Дали — это настоящий кошмар искусствоведа. Ну, хорошо, мы готовы терпеть его ранние работы. Допустим, до конца 1930-х, когда сюрреализм имел еще какой-то смысл. Но он ведь прожил до 1989 года. И все это время писал, писал и писал. Как по-настоящему оголтелый консерватор и подражатель (всю жизнь он только и делал, что подражал — Пикассо, Вермееру, кому угодно), совершенствовал свою знаменитую технику. К несчастью, он был чудовищно трудоспособен. «Научитесь сначала писать, как старые мастера» — этой его фразой до сих пор тыкают в глаза начинающих живописцев. Никто не знает, как расценивать его поздний период (года где-то с сорокового, когда ему оставалось еще сорок лет ежедневного и высокотехничного холстомарания). Мы просто не понимаем, что с этим делать — со всем этим анатомически правильным, идеально скомпонованным, блестяще написанным псевдогаллюцинаторным кичем. В истории искусства места для него, во всяком случае, не находится. Ведь уже в конце 1940-х в Париже все, что связано с сюрреализмом, молодые послевоенные авангардисты второго призыва презирали от начала и до конца. Бретон — отец-основатель и идеолог сюрреализма — к тому времени стал для настоящих радикалов конъюнктурным жупелом, образцом конформизма. Сюрреализм считался общим местом, выродившимся, иссякшим с точки зрения авангардизма — то есть с точки зрения производства нового. Но именно когда он умер для истории искусства, он родился для народной любви. Дали — святой покровитель всех плохих художников. Он и сам плохой художник. Правда, он и очень хороший художник одновременно. Даже если говорить только о его поздних вещах, которые традиционно считаются худшими и вываливаются на ходу из мчащейся вперед истории стилей. Хороший, потому, что для многих и многих по сей день живопись Дали — последний предел эстетического восприятия, за которым современное искусство начинает отторгаться. И он этот предел безошибочно нащупал. Что в итоге? Одни ждут эту выставку с искренним нетерпением. Другие пойдут на нее, чтобы убедиться, как он плох. В Пушкинский из построенного самим Дали в своем родном городе Фигерасе музея привезут работы не только поздние, но и ранние, даже предсюрреалистические. Приедут знаменитые губы Мэй Уэст, а декоратор Борис Мессерер позаботится о том, чтобы экспозиция выглядела как можно театральней, как любил художник. И если уж идти в Пушкинский, не стоит пытаться отделить хорошего Дали от плохого: когда эти двое едины — они непобедимы, а главное — абсолютно демократичны. И потому стоят выше таких условностей, как актуальность и вкус.
