Господи, если бы я только знала о том, какие подонки работают в этой живодерне - ветклинике РУДН. После всего ужаса, перенесенного в этой клинике, я обратилась к другим ветврачам, которые были в шоке от того, что он сделал с моей собакой. Эти врачи мне прямым текстом сказали, что операция, проведенная Щуровым - это результат какого-то эксперимента, который он проводил на моей собаке. У моей собаки была маленькая опухоль молочной железы. Щуров сделал в точности то, что описывали другие хозяева пострадавших от его издевательств животных - вырезал сразу обе гряды молочных желез. Собака очень тяжело выздоравливала. Почти сразу после операции она стала хромать. Обследовав ногу, я обнаружила только маленький узелок запекшейся крови, как от укола или прокола, на задней поверхности бедра. Но точка была маленькая, и тогда я ничего об этом не подумала. Когда я привела мою собачку на очередной приём к Щурову и обратила его внимание на хромоту и был сделан рентген, Щуров сказал: "Это метастазирование, нужно срочно ампутировать, чтобы спасти собаку". Я спросила, имеет ли это смысл, какие у неё шансы выжить, учитывая, что это метастаза. Он сказал, что шансы хорошие, он берётся делать эту операцию, что «если вы хотите спасти собаку, нужно срочно оперировать». Я в ужасе согласилась. Будь проклят тот день. У моей собаки неожиданно началась течка в день операции. Как я теперь знаю, операции никогда не делаются во время течки. Щурова это не остановило. Он отрезал моей собаченьке всю лапу, полностью, до позвоночника. При этом он использовал какой-то наркоз, якобы эпидуральный, который её не полностью усыпил. Когда её вынесли после операции, изуродованную, она плакала и кричала не переставая 10 часов. После этого начался ужас. Я должна была колоть ей антибиотики, она должна была постоянно носить конус, чтобы не могла разлизывать рану. Она ужасно мучилась. Она была очень сильная собачка, поэтому организм пытался бороться какое-то время. Я носила её гулять на улицу, как могла утешала её. Ей всё время было очень плохо и больно. Но она старалась переносить этот ужас стойко и даже виляла мне хвостиком со своего места, когда я приходила домой. Так продолжалось месяц. Я возила её на приёмы к Щурову. Он её тщательно обследовал каждый раз, спрашивал про симптоматику и говорил мне – да-да, всё нормально, всё хорошо, продолжайте делать уколы. Потом ей стало хуже. Когда Щуров увидел это, он сразу же потерял всякий интерес и стал недоступен для последущих приёмов. Как я теперь понимаю, он понял, что она умирает, сделал последнюю отметку в своих записях по поводу этого эксперимента, и потерял интерес к объекту. А моя девочка стала умирать. Когда я поняла, что в живодерне при РУДН никто не собирается облегчать её муки, я поехала в другую клинику. Там врачи пришли просто в ужас. Главврач даже лично звонила Щурову по этому поводу. Эти врачи мне сказали, что в этой чудовищной операции не было вообще никакого смысла, что это было просто издевательство над животным, и что, по всей видимости, Щуров проводил какой-то эксперимент. В шоке, еще не полностью осознав всю ситуацию, я пришла к Щурову и спросила, знал ли он, что моя собака всё равно умрет, что операция не могла ей помочь и что не милосерднее ли было бы дать её дожить спокойно, без мук. На что Щуров мне сказал так: «НАУКА НИКОГДА БЫ НИКУДА НЕ ПРОДВИНУЛАСЬ, ЕСЛИ БЫ МЫ РУКОВОДСТВОВАЛИСЬ ТАКИМИ ЖИТЕЙСКИМИ ПОНЯТИЯМИ, КАК МИЛОСЕРДИЕ». Как бы я хотела, чтобы палач Щуров почувствовал, в каких же страшных мучениях моя деточка умирала после его издевательств!
