Я до сих пор не могу поверить в происшедшее, как будто все произошло в страшном сне и не с моим сыном. Все случилось неожиданно и как-то мгновенно. Еще в понедельник в 10 утра 10 июня 2013 года сын улыбался, радовался жизни, а ранним воскресным утром 16 июня он умер весь изрезанный, исколатый со скляпом во рту. Он умер от одиночества, заброшенности и только в редкие секунды, когда меняли ему скляп, он из последних сил звал папу и маму. Мы просили зав. отделением реанимации Аржакову Н. И. хоть на минуту пустить нас к сыну. Поддержать его. Нам отказывала. Нас всю неделю обванывала Аржакова Н. И., говоря, что состояние сына хоть и тяжелое, но стабильное. Сердечко работает нормально, даже заработал желудочек. Поэтому в пятницу перейдут на естественное дыхание. Все это время он находился на искусственном дыхании, так как во время операции у него начался оттек легких. Возможно, потому, что сына взяли с насморком на операцию. Я еще по совету педиатора, которая появилась только на третий день, пошел купил Аквамарис для промывки носа. Вместо этого мне нужно было взять сына и бежать из палаты №6, 10 отделения ЦИТО в любую сторону там везде было бы спасение. А там как господь распорядится. Так как сын был слаб после 2-х операций длительностью 8 часов и сам не мог отхаркивать мокроты, то в среду стоял вопрос о трахеотомии. Но в этот день в ЦИТО не было такого специалиста. Я предложил оплатить стороннего специалиста и сам смог бы привезти бригаду. Они сказали: в четверг будет специалист. В четверг сказали, что в пятницу попробуют перейти на искусственное дыхание. Опять обнадежили, но к сыну упорно не пускали, при этом приговаривая, что сын постоянно зовет папу и маму. Так они нас морально убивали, чтобы у нас не было сил возмущаться страшным известием, которое нас ожидало через два дня. Утром в пятницу все это время мы дежурили у входа в реанимацию, чтобы получить хоть какую-ту информацию о состоянии сына. Появился наш хирург лучший врач России 2012 года, который сказал, что сын дышит самостоятельно и даже принял 200 мл пищи. Обнадежил и ушел. Но я все- равно боялся зловещих выходных, когда остается только дежурный врач. Я понимал, что жизнь сына зависит заснет на несколько минут дежурный врач или нет, будет ли внимательно следит за больными. Я предлагал Аржаковой дополнительно оплатить за персональный уход сына, она отказала мол у них все под контролем. Потому что, знал именно в выходные в России умирает больше всего. Я до сих пор не знаю, почему умер сын? Быть может просто выпала трубка или во время операции нанесли непоправимый вред здоровью? Я не получил от них ответа? Сын умер в воскресенье 16 июня в 7.30 утра. Я думаю сына можно было спасти, если бы врачи ЦИТО говорили правду. Позвали бы на помощь других специалистов? Когда-то славное до развала Союза ЦИТО, сегодня превратилась в коммерческую организацию под прикрытием государства. Наверное, там еще осталисть островки былой славы, которые так нужно искать как иголку в стоге сена. Поэтому нам остается только описывать свои примеры, писать правду как было на самом деле. 18 июня я предал сына земле. 20 я с другом приехал в ЦИТО в отдел реанимации. Аржакова Н. И. ушла в отпуск. Позвонили в отделение реанимации. Чуть- чуть приоткрылась корридорная дверь и через эту щель состоялся короткий диалог с заместителем Аржаковой Н. И. Она нас встретила очень насторожено, кто Вы такие, зачем пришли? Я ответил, что хочу знать, почему умер физически и умственно здоровый сын? В ответ я впервые в жизни услышал: ваш сын был исходно тяжелый. Вам ведь Кулешов А. А. несколько раз отказывал в операции, вы сами на ней настояли. Он вам разъяснил об опасности летального исхода, а их рениматологов на консилиум даже не приглашали? Конечно, ничего такого не было. Да, мы готовились к операции, так как 7 лет наблюдались в ЦИТО у дмн. Михайловой Л. К. Как специалист она высокого класса, но за годы работы в ЦИТО, наверное, система ЦИТО ее изменила, и заставила играть по их правилам. Семь лет я вел сына по ошибочному пути, венцом которой была операция, с летальным исходом. Я недостаточно развил в сыне физическую силу, которой должно было хватить выйти из реанимации, после длительной неудачной операции. В реанимации ЦИТО, нужно надеятся только на самого себя. Я оставил, бросил его одного в реанимации, он не понимал, почему папа и мама не могут прийти ему на помощь, когда ему страшно и больно. Ведь последние его слова, когда я вез его на каталке на операцию, он произнес: папа, мне страшно, я боюсь. Почему Вы, Наталья Ивановна, нас не пустили к сыну, когда ВЫ уже знали, что сын умирает? Почему Вы отказались от помощи консультантов, когда с вами разговаривал академик? Если сами не знали как спасти сына? И вы его не спасли, кто у вас хоть какую-нибудь несет ответственность за смерть сына? Или Вы прикрываетесь придуманной вами фразой: ваш ребенок был исходно тяжелый. Марчел Степанович, почему Вы не пригласили реанематологов на консилиум?
